Возвысьте голос. Творческая педагогика
Александр Поляков
Петь я не умею. Когда от избытка лирических чувств начинаю подвывать радиоприемнику, у жены все валится из рук, а дочь, стараясь не смотреть на меня, уходит в гости к подружке. В праздники я, обреченный на немоту, сажусь рядом с другом-гитаристом и подсказываю ему слова наших уже начинающих забываться студенческих песен, а он красиво и громко под струнный звон ведет мелодию. А так порой хочется самому…
«В школе пели?» — спросил недавно Огороднов. «Было дело». «Потому и не поете».
Странное на первый взгляд заключение. Но я верю Дмитрию Ерофеевичу, потому что знаю его давно, потому что дело, которому тридцатилетие служит учитель пения, — дать всем людям красивый голос. Он написал несколько книг, главная из них — «Музыкально-певческое воспитание детей в общеобразовательной школе». Специалисты называют книгу явлением…
Если в двух словах, то Огороднов разработал и ввел в практику свою систему упражнений для развития голосового аппарата у ребят, для воспитания у них музыкального ладового чувства. В основе системы — свобода, легкость, предельная естественность и непринужденность извлечения звуков. Ведь как обычно строится программа уроков пения, занятий хора в средней школе? На использовании сразу всей первой октавы — и это в то время, когда диапазон детского голоса еще беден, узок. И мы, помнится, в школьном хоре старались, что называется, от души — такие звонкие рулады запускали, далеко было слышно. Не потому ли я не пою теперь совсем? «Именно», — убежден Дмитрий Ерофеевич.
У Огороднова все по-другому. Он бережет, лелеет, растит, если хотите, голоса. Учитель берет за основу простые, самые доступные для детей тона — два-три. на которых и строится у тех повседневная речь. Но здесь-то и начинается главное, ибо при этом он старается достичь и достигает редкостной красоты, предельной, казалось бы, глубины звучания. Как? Особыми упражнениями. Лишь певцы-профессионалы стремятся к такому совершенству. А у Огороднова дети обычные, никем специально не отобранные (это важный момент!). В их вихрастой толпе, вылетевшей в перемену из классов, много и тех, кого в других школах записали бы в безнадежные «гудошники»: нет слуха, чего время зря тратить…
Познакомились мы с Дмитрием Ерофеевичем в Гатчине, уютном, зеленом пригороде Ленинграда, где в местном интернате он долгие годы вел уроки пения. Была весна, погожий апрельский день. И тут прилетел звук, сразу ставший продолжением солнечного дня. Это, бесспорно, песня, хотя странно: слов и мелодии как будто и нет, есть лишь поразительная чистота и неясность. Что, может, деревья запели: чего не бывает весной?.. Я двинулся на звук и скоро открыл двери интерната, окна которого смотрели в старый придворцовый парк. Заметил табличку: «Сегодня поет капелла».
Давно, признаюсь, не видел таких серьезных и вдохновенных лиц. Тут были не отличники, не середнячки, не привычные завсегдатаи отстающей «камчатки», тут была — капелла. Вот ребята подняли враз руки перед собой, вдохнули и — запели: «у-у-о-а… уль-а-а…» Те, кто находился в зале, а гостей на репетиции собралось немало, вслушивались, пораженные, в глубокой сосредоточенности подняв посветлевшие лица навстречу потоку звуков. Подвижный, худощавый человек дал знак, упражнение кончилось, началась песня…
Потом была Всесоюзная конференция по вопросам развития музыкального голоса и слуха детей и юношества. Настала очередь выступить с докладом Огороднову. Знал он — не все верят в его методику, не все поддерживают новое дело. Потому и решил: говорить не стану, пускай лучше послушают гатчинский хор. Спели в отведенные десять минут. Их попросили еще. Потом еще и еще. По единодушному желанию собравшихся пели ребята вопреки строгому регламенту более сорока минут.
Мы снова встретились через несколько лет уже в Москве, в школе-интернате № 42, куда Огороднова пригласили столичные ученые и педагоги продолжить свой эксперимент.
На третьем этаже музыкальный класс: ряды скамеек, проигрыватель, магнитофон, шкафы с нотами, специальной литературой. В центре — доска. к ней пришпилен большой белый лист, на котором странная несколько схема — «алгоритм постановки голоса»: две огромные яркие буквы «У», связанные плавными линиями. Посредине листа нарисован цветочек: тут, как выяснилось, следует непременно вдохнуть, то есть «понюхать цветочек».
«Вдыхайте плавно, чутко, — учит детей Огороднов. — Как вдохнете, так и запоете».
А вот и они, со сверкающими глазами, неуспокоенным от беготни дыханием, — пятиклассники. Дмитрий Ерофеевич ждет тишины, потом приглашает: «Ира, поработай». Девочка подходит к схеме, берет указку: «Внимание, начали!» И класс дружно поет, неотрывно следя за указкой, скользящей по линиям.
— Саша, смелее гласные! «А — рот открыт радостно, «о» — вниз, с достоинством. Не забывай: «ль», как вдох, с улыбкой. Улыбка — отдых. Молодец, хорошо!
Огороднов любит хвалить, спешит делать это. И я замечаю, какой напор радости сдерживает тот, к кому он обратился, как еще старательнее поет мальчик.
Впрочем, это не пение в привычном для нас понимании. Дмитрий Ерофеевич пошел на небывалое — почти отказался от пения на уроках… пения. Точнее сказать, от разучивания бесконечного числа песенок, чем, увы, грешат. пытаясь хоть так, хоть этим разнообразием увлечь, заинтересовать ребят в других школах. А ребята упорно не увлекаются и норовят улизнуть с мячом на футбольное поле: тоже, мол, нашли урок — пение…
С уроков Огороднова убегать и не помышляют. Наоборот, нетерпеливо заглядывают в класс задолго до звонка, а ведь у него вначале только упражнения — вот эти, по схеме. В чем же дело? Да в методе. В основу его заложена смелая и гуманная мысль: все дети могут красиво и правильно выучиться петь, у всех без исключения есть музыкальные данные, надо только уметь развить их. Да, смелая, мысль, касающаяся ведь не чего-нибудь — музыки, где испокон веку господствовал строгий отбор, требовалась одаренность. «Не выйдет у тебя, голубчик, — медведь, извини, на ухо наступил…» — знакомый приговор.
В интернате № 42 так не говорят уже четвертый год. Здесь каждый талантлив, здесь каждый на виду, работает в полную силу, сменяя товарища у доски. «У-у-у… о-о-уль», — тянут дети, и надо видеть, какие счастливые у них при этом лица. Тут, признаюсь, не сразу я понял учителя: и чего, кажется, топтаться так долго на месте, да и звуки какие-то уж слишком простые… В том-то и дело — простые, комфортные для ребячьей гортани. («Сережа, и младенец умеет петь «уа-уа-а», а тебе чего стоит».) Здесь действует, по словам Огороднова, фактор благодати, когда полное — до тонкостей — овладение звуками приносит детям физическое наслаждение, когда гортань буквально счастлива от рождающихся в ней нот. Оттого и лица такие: мы можем, у нас получается…
Постепенно, бережно «ставится голос», развивается от систематических упражнений артикуляционный аппарат, обнаруживается музыкальный слух у каждого в классе. Зато потом ничего не стоит за считанные минуты разучить и с блеском исполнить любую сложную песню. Так и случилось однажды в консерваторском зале, где собрались профессионалы из профессионалов. Стряхнув налет искушенной сдержанности, они не жалели ладони для аплодисментов.
Как-то раз, во время одной из многих наших бесед, я рассказал Дмитрию Ерофеевичу о древней Мологе, приволжском уездном городишке, скрывшемся навеки под волнами Рыбинского водохранилища. Вернее, рассказал о тамошней гимнастической школе, кстати, одной из первых в России. Дело в том, что воспитанники ее, или гимнастеры — так их называли тогда, пели, и пели подолгу, собравшись в круг, сложив на груди могучие руки. Пение входило в программу занятий наряду со всевозможными сальто, кульбитами и стойками на трапеции. Считалось, что так вырабатывается верное дыхание, увеличивается объем легких, даже повышается выносливость…
— Эти гимнастеры были умнейшими людьми! — Словно незримая сила сорвала Огороднова с места; юношески легкий, он прошел актовый зал и со сцены торжественно заключил: — Пение может все!
Наверное, учитель, подобно всякому человеку, увлеченному поглотившим его делом, чуть-чуть преувеличивает возможности пения. Но есть заразительная правота в его убеждении: если дать людям красивый голос, научить им владеть, то они и сами станут красивее, добрее, умнее, талантливее. Не сразу, разумеется. Речь идет о воспитании человека будущего, а будущее, как известно, начинается сегодня. Большие задачи стоят тут перед педагогикой, и лучшие, ищущие учителя берутся их решать уже сейчас, в напряженных буднях средней школы.
«Выражай в голосе прежде всего свою доброту. Выражай ее свободно, непринужденно » — с таких слов начинается составленная Дмитрием Ерофеевичем «Памятка педагогу по вокальной работе с детьми».
…А все-таки хорошо, что Огороднов такой же, как много лет назад, в Гатчине и раньше, когда ничего еще не было — ни его системы, ни книг, ни сенсационных выступлений в отливающих золотом старинных залах. Порой мне даже кажется, что он с годами становится моложе. «Подумаешь, тоже работа — беспечное это житье: подслушать у музыки что-то и выдать шутя за свое», — неунывающе отвечает стихами.
Надо сказать, музыку он слушал и слышал всегда, но вот серьезно начал, ей учиться только в тридцать лет. А прежде — детство в семье из восьми человек, где каждый кусок хлеба на счету, — не до фисгармоний с роялями. Потом война — с первого до последнего дня в артиллерии, ранение, контузия, орден Красной Звезды; в мирное время горный институт, работа в Главной геофизической обсерватории под Ленинградом… И вдруг круто, давно и мучительно чувствуя в себе иное предназначение, он изменил жизнь. Потом уехал в маленькую Лопухинку, начал заниматься с детьми. Сорока пяти лет стал студентом-заочником педагогического института. Штудировал труды ученых-музыковедов, педагогов, психологов, физиологов, медиков, словно в надежде на подтверждение своих сомнений: не так надо учить петь, не так… А как?
Все мы, размышлял он, радуемся нежным, чистым детским голосам. Отбираем таких ребят в студии, кружки, учим, восхищаемся, а после оглядываемся в недоумении: ау, таланты, куда же вы подевались? А ведь забываем, что человек является на свет с наипростейшим, фальцетным механизмом образования голоса, предназначенным вовсе не для услады нашего слуха. Просто есть мышца, замыкающая гортань несмышленого младенца. Она и влияет на голос; мудрый прагматизм природы, не более. Мы же — давай, жми на всю, поражай дарованием. И поражают, увы, недолго, так как уже с 6 — 7 лет идет формирование взрослой, грудной (смешанной) системы голосообразования. Не тут ли надо — бережно, вдумчиво — искать ключ к проблеме?..
Жизнь показала: он не ошибся. Детские голоса, воспитанные по новой методике, красивы, гибки не только в школьные годы, но и гармонично развиваются впоследствии.
Сегодня учитель убежден: постепенно надо отойти от привычного выражения «музыкальный слух», а ввести другое понятие, скажем, «музыкальный голосовой аппарат» — дело-то все в голосе, именно его следует развивать и пестовать предлагаемыми им упражнениями. А слух — это уже обратная связь…
Несколько лет назад занятия по новой методике в виде эксперимента стали проводиться в классе вокального ансамбля ленинградского вечернего музыкального училища. Огороднов собрал группу из тех, кого не приняли: нет, мол, данных. Уже через два года ансамбль — его назвали «Доминанта» — заявил о себе как один из лучших вокальных коллективов города. И новая мысль: система доступна и взрослым. (Эта мысль великодушно подарила надежду и мне; еще не все потеряно.) Гатчинский ансамбль «Тоника», костяк которого составили подросшие ученики Дмитрия Ерофеевича, не раз выходил в лауреаты всесоюзных смотров, первенствовал на традиционном ленинградском конкурсе «Весенний ключ», покорил своим искусством взыскательный Таллин, был приглашен в Венгрию, Финляндию.
…Огороднов с задиристой веселостью вскидывает голову, говорит, не забывая следить чутким слухом за голосами расшалившихся на перемене детей:
— Думаю, что сейчас мои пятиклассники победят на конкурсе любой хор музыкальной школы. Слышали бы вы, какой голос — чистый, как ручеек, «прорезался» вчера у одной нашей девочки…
Наверное, найдется не слишком много учителей пения, к мнению которых уважительно прислушиваются педагоги ведущих школьных дисциплин — математики, литературы, физики. А здесь это так. Более того. Работой заинтересовались режиссеры и актеры в театрах, ученые в Институте общей генетики АН СССР, Институте общей и педагогической психологии Академии педагогических наук СССР. И вот почему. Дети у Огороднова не только хорошо поют, не только верно и красиво говорят, что само по себе уже важно, но и лучше успевают по всем предметам. Они лучше чувствуют слово, они эмоциональнее, у них крепче память, более развито логическое мышление, чем у сверстников из других школ. (А ведь это интернат, где учатся ребята не с самыми благополучными судьбами.) Не случайна и схема на доске: на уроках пения школьники следят за ней, помогают себе особым движением руки. «Чтобы слух следил за голосом, следи неотрывно за движением руки-указки». Именно включение в работу с голосом таких движений, зрительных ассоциаций, как мне объяснили, «запускает» в действие одновременно многие нервные механизмы — голосовой, слуховой, зрительный, общедвигательный… А это уже превосходные условия для развития не одних лишь музыкальных способностей.
«Выражай чувство искренне и полно, делай это одновременно и голосом. и губами, и руками. Пой, высказывай, убеждай — для того и дан тебе человеческий голос».
Это уроки Огороднова. По его методике преподают уже во многих городах — Куйбышеве, Горьком, Казани, Уфе, Томске, Ашхабаде, Харькове, Омске… Часто, откликаясь на приглашения, учитель проводит уроки сам — на подъем он удивительно легок. Пишут и зарубежные вокалисты — из Болгарии, ГДР, Чехословакии.
Когда-то пели здоровяки гимнасты в старинной Мологе. Поют в тихой зеленой Гатчине, в московском сорок втором интернате, в других школах страны. Что же тогда получается, Дмитрий Ерофеевич? Выходит, мастера-вокалисты на потоке? Нет, конечно, нет. Просто… Просто еще, по выражению Ушинского, хоровая песня несколько отдельных чувств сливает в одно сильное чувство и несколько сердец в одно сильное чувствующее сердце.
Думаю, это уже немало в наш деятельный век.